Врубель
Нельзя сказать, что этот опыт свидетельствовал о природной склонности Врубеля к творчеству на ниве поэзии. Но его интерес к такого рода опытам знаменателен.
Все существование Врубеля в это время - игра в доме Мамонтова, и его влюбленность, и само понимание любви как битвы, как. стремления и как погружения в загадку женской души, и его занятия керамикой - все это окрашено романтизмом. И удивительно гармонично эти импульсы Врубеля сливались в своей романтической природе с другими - с чувством благотворности соперничества и борьбы на ниве искусства, с состоянием напряженного творческого стремления к пока неизвестной цели.
Снова и снова убеждался Врубель в правоте В. В. Васнецова, предрекавшего ему в Москве "полезную для него конкуренцию". Как признавался он в письме сестре, в его творческих усилиях теперь не последнюю роль играло желание выиграть состязание: "Так не дамся ж!" -говорил он себе.. В этих состязаниях, как он с удовлетворением отмечал, "многое платоническое приобрело плоть и кровь". Но заключительные строки письма сочетали самонадеянность с тревогой, неуверенностью, мучительным раздумьем: "...мания, что непременно скажу что-то новое, не оставляет меня; и я все-таки, как помнишь, в том стихотворении, которое нам в Астрахани или Саратове (не припомню) стоило столько слез, могу повторить про себя: "Ой уаз 1и? Те п'е загз пеп". Одно только для меня ясно, что мои поиски исключительно в области техники. В этой области специалисту надо потрудиться; остальное все сделано уже за меня, только выбирай".
Вестниками творческого раскрепощения, воплощением романтического свободного духа стали и живописные опыты художника. Пока Врубель, видимо, не оправдал надежд Мамонтова как декоратор. В его новом детище - Частной опере - Врубель пока зритель. Но, видимо, очень благодарный зритель, судя по отклику на оперу "Кармен", с которой связано столько юношеских воспоминаний... В этом соприкосновении Врубеля с оперой, как искра, возникла прекрасная, легкая и напряженно-страстная акварель - портрет Любатович в роли Кармен.
Две стихии просвечивают и соединяются в этом портрете - женская природа самой Любатович и воплощенной ею Кармен, и это определяет дополнительную сложность образа. Видно, как "гасит" Врубель в портрете обыденные черты обыкновенной женщины, не дает им "проявиться". Разве могли они - Серов И Коровин - понять особенную природу женщины? Как вызов бросал им Врубель предложение нарисовать женские глаза...
Стоит только сравнить два почти одновременных портрета этой певицы, исполненных Врубелем и Коровиным, чтобы понять, какая резкая черта разделяла их в творческом отношении! Страстная чувственность, но одухотворенная, исполненная романтической загадочности в этом "накаленном", напряженном, тающем, неуловимом лице женщины с черными, буквально как угли, мерцающими глазами, страстным спекшимся ртом и алой розой в черных волосах. И солнечный портрет Коровина, утверждающий радость чувственного существования человека в природе... И какая разница между образом героини оперы, созданным Врубелем, и яркими, красочными, но лишенными романтики, прозаическими декорациями Остроухова к самой постановке этой оперы. Во врубелевском портрете Любатович - и праздник, и языческая красота, и демоническая стихия... Не под влиянием ли этой работы год спустя написал Коровин свой замечательный, исполненный внутреннего накала портрет итальянской певицы Солюд Отон?
Каким-то непостижимым образом "музыка цельного человека", которая слышалась Врубелю в орнаменте, и прозаические занятия в "печной части", и радужные переливы изразцов и керамических портретов, и "угли" глаз Любатович - Кармен - все это вызвало вдруг из небытия, из темного хаоса подсознания его Демона, и он увидел его с той отчетливостью, с какой никогда не видел.
