Назад

Врубель

    Здесь также присутствует элемент костюмирования, но в облике рыцаря, особенно в широком жесте его сжатой в кулак руки, в очерке монаха, в пластическом противопоставлении героев есть и подлинная драматическая выразительность. Диалог воплощается не сюжетно поясняющими аксессуарами, а художественными средствами - сопоставлением характеров героев, их лиц, жестов, пластического своеобразия, поддерживается формами, колоритом. Но при этом решение пространства, замкнутого стеной прямо за спиной героев, делает эту сцену жанровой, правда, в духе классических жанристов, старых мастеров, например Г. Терборха.

    "Гамлет и Офелия" и "За кружкой вина", наброски в костюмном классе и акварельные портреты, эскизы на темы античности в традициях классицизма... Куда-то в туман уходил путь, по которому Врубелю предстояло идти...

    Однако все более и более отчетливо сказывалась сложная многогранность творческой организации будущего художника, его предрасположение к эстетической гармонии, к классике и классико-романтическая настроенность.

    Восторг по поводу Гете можно было разделить с Николаем Бруни, позировавшим несколько раз Врубелю для эскиза "Гамлет и Офелия". С ним, преданным учеником Чистякова, связан кружок академических приятелей Врубеля. В его мастерскую он заходил время от времени, чтобы поговорить на эстетические темы и посоревноваться со своими сверстниками. От этих встреч остался интригующий холст. На нем разномасштабные, разнохарактерные изображения, наброски: часть торса, нога и кусок драпировки - этюды для картины "Геркулес" Николая Бруни, в другой части холста - его пейзажный этюд, запечатлевший вид из окна мастерской Академии художеств на Неву. Ниже - голова римлянина в лавровом венке, в профиль, исполненная будущим архитектором Ф. Растоворовским. А под голенью ноги, написанной Николаем Бруни, протянулся пейзаж В. Савинского "Впечатление ночи, воспоминание о Павловском. Аллея".

    И среди всех этих разновременных и разнохарактерных, разно-масштабных проб - набросок Врубеля. Кажется, что его даже забавляло, что портрет Алексея Зрелякова будет сверху осенять, подобно арке, голая нога, а под ним, подпирая его, проляжет часть обнаженного торса. Портрет дерзко врезается в эту "мешанину".

    Есть и склонность к парадоксам, к эпатажу в этом, хотя и мгновенном, порыве внедрить свое изображение в чужой и чуждый живописный хаос. Но как эта маленькая портретная проба сияет своей темпераментной и острой живописью среди всего остального - этих пейзажных и анатомических набросков!

    В личном деле академиста Зрелякова, как то полагалось в отношении людей низших сословий, записаны приметы его внешности: "...волосы светло-русые, глаза серые, нос, рот, подбородок - обыкновенные..." Есть и фотография, подтверждающая эти приметы. Но как уловил Врубель своеобразие лица, как передал темперамент! Уже сейчас он хочет и умеет кусок простой жизни "возвести в перл создания". Вместе с тем горячий колорит, вся живопись портретного этюда полны романтической напряженности. Этим маленьким опытом живописи Врубель утверждает и свою модель и себя как художника-романтика.

    С кружком Чистякова в это время связаны не только чисто профессиональные интересы Врубеля. Чистяков и его родные и друзья были страстными почитателями классической музыки, и в этом смысле Врубель нашел в них своих единомышленников.

    В "замке Черномора" - так прозван дом профессора - Врубель знакомится с семьей Срезневских, очень музыкальной семьей, и уже вскоре получает удовлетворение своему тщеславию. Не без гордости он сообщает сестре: "У меня они и один родственник Чистякова, хороший музыкант и композитор, открыли "отличный, большой" тенор, и послезавтра я уже участвую на вечере у Срезневских. Пою трио из "Русалки" с Савинским и м-ль Чистяковой и еще пою в хоре тореадора из "Кармен". И далее по поводу "Кармен": "Ах, Нюта, вот чудная опера: впечатление от нее и все, навеянное ею, будет самым видным происшествием моей артистической жизни на эту зиму; сколько я переораторствовал о ней и из-за нее за праздники, скольких увлек в обожание к ней и со сколькими поругался! Это - эпоха в музыке, как в литературе Золя и Додэ! В другой раз расскажу сущность моего восторга и полемики".

    Видимо, он так и не собрался рассказать "сущность своего восторга и полемики". Но мы можем представить их себе по сопоставлению оперы "Кармен" с творчеством Золя и Доде и по более поздним испанским темам в его искусстве. Это восхищение романтической стихией в музыке, ее ликующей, солнечной праздничностью и драматизмом, накалом страстей на почве истинно народной реальной жизни. Хор, ария тореадора, задорные зовы, призывы к корриде, дышащие уверенностью звуки оркестра... Это солнечная, шумная, народная Испания! Как своевременно Врубель услышал эту оперу, включился в ее стихию, как целительна тогда была музыка Визе для него!

    К сказанному можно добавить, что в периоды самой страшной занятости, невероятной загруженности он находит время участвовать в музыкальных студенческих вечерах в Академии художеств. То он рисует программы, то решает композиции для "туманных картин". Среди них особенно интересны три рисунка, исполненные для сопровождения художественного чтения "Моцарта и Сальери" Пушкина. Рисунки развивают тему трагического конфликта в сфере творчества, неразрешимого противоречия между добротой гениального Моцарта и злой природой недаровитого труженика Сальери. В изяществе этих рисунков, особенно в отмеченном чертами классичности очерке Моцарта - "легкокрылого гения", угадывается будущий Врубель. Но лицо и поза Сальери открыто "зловещи"> почти банальны в этом выражении. Конфликт здесь вынесен на поверхность, демонстративен.

    Пока Врубель и в этих рисунках к "туманным картинам" - на уровне мышления своего времени, тех понятий, которые ему были внушены относительно литературных произведений, иллюстрируемых им, еще в гимназии на уроках словесности, которая ему так хорошо давалась.

    Для сопровождения' сюиты "Садко" Н. А. Римского-Корсакова Врубель также создает композицию.

    Затем, к другому студенческому вечеру, он рисует картину на тему стихотворения в прозе Тургенева "Два брата".

    "Туманные картины"... Он испытывает род недуга к этому типу зрелища. Его искусство включается здесь в игру, в театральность, но особого рода. "Туманные картины" - недавнее техническое изобретение, воплощение силы человеческого разума, научного опыта, над которым вместе с тем витает какая-то тень мистики и тайны. Чего стоит одно слово "туманные"! И, исполняя рисунки на темы "Садко", "Моцарт и Сальери", "Два брата", Врубель испытывал двойное удовольствие. Сначала - когда решал композиции, не думая ни о какой дополнительной их функции, представляя себе разве возможность и перспективу опубликования их в "Пчеле". И потом - когда они являлись на экране, выступали из небытия, колышущиеся, в самом деле туманные, готовые в любой момент растаять, исчезнуть. Возникая на экране во тьме так называемой акварельной залы, где днем была просто-напросто столовая для академистов,. как бы выступающие из тумана, эти картины по природе были: родственны мистическим рассказам Тургенева "Сон", "Часы", "Ергунов". И сходство с творчеством любимого Тургенева усиливало обаяние для Врубеля этого особенного рода зрелища, где так странно сплетались таинственность, непостижимость и очевидность и где научная достоверность служила загадочности.