Назад

Врубель

    Его постановка - гипсовый бюст Ниобеи, задрапированный красивой тканью, - говорила о том, что стиль эклектики до сих пор не чужд ему. Не случайно в это время он принял участие в утверждении такого рода стиля, исполняя потолочную роспись в отделывающемся доме-дворце Ханенко. Все оформление дворца было своего рода воспоминанием о том прекрасном художественном прошлом, о великом старом искусстве, образцы которого были представлены в музейной коллекции, собранной хозяевами дома. Но если бы в этом воспоминании была доля юмора, диалог с предками!.. Воскрешение прошлых стилей осуществлялось вполне серьезно, с убеждением в возможности полного повторения давно прошедшего. И это не только обесценивало опыты, но даже сообщало им элемент антиэстетизма. Результат граничил с пародией на вдохновлявшие художников великие прототипы. Врубель спокойно исполнял заказ - он мирился с воинствующей эклектикой.

    Но вместе с тем и в его собственной практике и в его высказываниях видно было, что он рвался куда-то вперед, уже вынашивая новые идеи. .Он удивлял учеников угловатой манерой живописного письма и рисования, провозглашая при этом "орнамент форм". "...Нужно, чтобы... был рельеф и... чтобы его не было", - сказал он как-то своему помощнику, ученику и поклоннику Замирайло, сформулировав одну из основных своих идей об отношении формы и пространства на картинной плоскости, об их взаимопроникновении, об относительности и декоративности...

    Конечно, далеко не все восхищались Врубелем, видели в нем новатора, великий талант. Многим из учеников он казался странным, слишком странным, и они даже иронизировали по поводу особенной, ершистой и усложненной манеры его графики.

    Но, как бы то ни было, Врубель крайне заинтересовал учащихся и своим искусством, и методом преподавания, и своей личностью.

    Что же удивительного в том, что молодые люди загорелись желанием "свести" Врубеля со своим давним кумиром - художником Николаем Николаевичем Ге?

    Его имя было окружено легендой. Снискавший известность и признание как живописец, к этому времени он стал толстовцем. Жил на хуторе, где сам складывал печи. И вместе с тем все более напряженно работал над евангельскими сюжетами. Еще ранее он прославился своими картинами "Тайная вечеря" и "Христос в Гефсиманском саду". Теперь он работал над композицией "Выход после Тайной вечери в Гефсиманский сад", в которой еще дальше уходил от канонического толкования евангельского события.

    К своему искусству сам Ге относился как к пророчеству, и, вопреки евангельскому изречению "нет пророка в своем отечестве", воспринимали Ге почти как пророка ученики художественной школы.

    Они очень не понравились друг другу - Ге и Врубель. Очевидцы помнили, что Врубель очень горячился и из спора ничего не вышло. Врубель еще долго будет презрительно отзываться о живописи Ге, а последний, назвав Врубеля "попутчиком", бросит реплику: "Дикий человек, впрочем, при благоприятных условиях из него мог бы выйти Рафаэль". Нельзя тут не заметить: Ге был более справедлив к Врубелю, чем Врубель к нему.

    Быть может, острая неприязнь Врубеля объяснялась и его нечистой совестью - хотел он тогда этого или не хотел, но порой испытывал и непосредственное воздействие искусства Ге.

    Нам уже приходилось отмечать - наш герой не был верующим и о своей причастности к православию, да и к католицизму вспоминал, только оказываясь в доме родных. Однако образ Христа не оставлял тогда его воображения... "Теперь я здоров по горло и готовлюсь непременно писать "Христа в Гефсиманском саду" за эту зиму". "Демон" требует более во что бы то ни стало и фуги, да и уверенности в своем художественном аппарате. Спокойное средоточие и легкая слащавость первого сюжета более мне теперь к лицу..." - писал он сестре из Киева в октябре 1887 года. В другом письме: "Я окончательно решил писать Христа: судьба мне подарила такие прекрасные материалы в виде трех фотографий прекрасно освещенного пригорка с группами алоэ между ослепительно белых камней и почти черных букетов выжженной травы; унылая каменистая котловина для второго плана; целая коллекция ребятишек в рубашонках под ярким солнцем для мотивов складок хитона. Надо тебе еще знать, что на фотографии яркое солнце удивительную дает иллюзию полночной луны. В этом освещении я выдерживаю картину (4'/4 выш. и 2 шир.). А настроение такое: что публика, которую я люблю, более всего желает видеть? Христа. Я должен ей его дать по мере своих сил и изо всех сил. Отсюда спокойствие, необходимое для направления всех сил на то, чтобы сделать иллюзию Христа наивозможно прекрасною - т. е. на технику". Он снова идет навстречу публике, он любит или так старается любить ее, что думает забыть свое "я".

    В эквилибристике, в парадоксах творческое сознание Врубеля поистине неисчерпаемо. Такая необоримая тяга к вечным, общечеловеческим, великим темам и образам (Гамлет, Христос, Демон), такое ощущение собственной значительности, такая вера в свою индивидуальность, такая охрана своего мира, своей самобытности!.. И одновременно: "С каждым днем чувствую, что отречение от своей индивидуальности и того, что природа бессознательно создала в защиту ее, есть половина задачи художника", - пишет он сестре. От этих импульсов порывистого, болезненного отречения от своей индивидуальности - порывы любви и глубочайшего уважения к фотографии и надежды, возлагаемые на нее.

    Как просто - взять традиционный сюжет, фотографию и на них оттачивать технику, мастерство, добиваясь точности, тонкости, совершенства языка, его выразительности вне зависимости от индивидуальности самого художника.

    Почему такая приниженность, такое жгучее желание испепелить свое "я"? Он и в самом деле начинал ощущать свою волю как злую, мефистофельскую, враждебную ему самому силу. Это она влекла его к тому, чтобы все оспаривать, делала все таким угловатым, поселила в нем чувство трудного преодоления каких-то постоянных препятствий, отодвигала от него, уводила куда-то в тень его главный замысел. В такие эпохи головбкружительных колебаний, "флюгероватости", "безвременья" - именно в такие эпохи он обращался к изображению Христа.

    Сохранившиеся эскизы картины "Моление о чаше" и свидетельства современников заставляют предположить, что она несла на себе следы несомненного влияния известного одноименного полотна Ге. Эта композиция Врубеля, принадлежащая Тарновским, была записана другой - "Христос в Гефсиманском саду". Нельзя здесь снова не вспомнить Минского и его поэму "Гефсиманская ночь", написанную три-четыре года назад и запрещенную цензурой; рукописный экземпляр поэмы2 по отзыву современника, каждый передовой студент считал своим долгом иметь в своей библиотеке. Хотя произведение Минского проникнуто и гражданскими чувствами, перекличка Врубеля с поэтом в интересах к одинаковым сюжетам знаменательна.